И упал бы он на камни, и погиб бы, да только что-то в сем европейце на японской службе, не позволявшее ему умереть. Он ударился о камни и чувствовалось Каю, будто его бьет сотня молотков-уже были видны красные краски, а в глазах темнело. Но в то же мгновенье глаза открылись и самурай увидел знакомую ему комнату-те же дешевые стулья и стол с блюдцем, на котором красовались малахитовые яблоки, то же кресло оливкового цвета, а перед глазами- та самая картинка, больше напоминавшая калейдоскоп.
«Чертовщина!»-подумал наш герой и чуть было не вскрикнул.

Полицмейстер удивленно взглянул на своего кающегося собеседника, и взгляд его выражал одновременно равнодушие, непонимание и надменность. С криком «Пошел прочь, болван!» он оставил Альфреда одним со своими страданиями. Впрочем, любой человек на его месте поступил бы также, ибо до чего человека только не доводили две крайности: владычество сквозь оскорбления и рабство сквозь холопское почтение. «Вот же...»-думал Альфред, покидая жилище полицмейстера и идя дальше, ища прощения от любого живого существа за свой, казалось бы, малый грех.

Введение ужасно, поэтому соглашусь со всеми упреками и не буду ждать похвальбы. Однако прошу сказать, что тут ужасного, ибо я сам не понимаю и не могу найти своих грехов, пусть и знаю, что они есть.